Неразменный рубль

Мне тринадцать, на дворе одна тысяча девятьсот девяносто первый год, первые числа южного января,  моросит мерзкий дождичек вперемежку со снежком и на часах без пятнадцати восемь вечера. Стою уже больше часа, а автобуса всё нет и нет. Тонкая подошва осенних ботинок примерзла к ногам и я уже их не чувствую. Куртка промокла насквозь, как и свитер под ней и блузка. Да и кости мои кажется тоже промокли. Я еду с подкурсов домой. Нет, пока не еду, пока только жду автобус. Так не каждый раз, обычно я успеваю сбежать минут на тридцать раньше и успеть в муниципальный транспорт. Сегодня не получилось.

После семи вечера, а то и раньше,  муниципальный транспорт переставал ходить и его заменяли автобусы, с картонными табличками на лобовом стекле, на которых корявыми буквами было написано от руки «часный» или накатано по трафарету «камерческий».  И те и другие в принципе одно и тоже: старые развалены ржавых кузовов и проваленных сидений, с выхлопной трубой прямо в салон и сожженным к черту сцеплением. Полумертвые ЛАЗы* чадили копотью сквозь разложившиеся фильтры от некачественного топлива. Но выбор у горожан был не большой: или пешком, или ЛАЗ. Разница между «камерческими» и «часными» автобусами была незначительная, но роковая. В коммерческих авто стоимость проезда была фиксированная: ровно в два раза выше, чем в муниципальном. Частники же могли назначать любую стоимость проезда и озвучивать её пассажирам сразу же, как закроются двери и автобус трогался. Но зато частники ходили в «тьму-таракань» практически круглосуточно. Порой на табличке у одного и того же автобуса на лицевой стороне значилось «камерческий», а на обороте накорябано черным карандашом «часный».

В тот знаковый вечер, стоя в толпе людей, замерших и промокших так же сильно, как и я, с тоской глядящих в ту сторону дороги, откуда должна блеснуть дальним светом надежда в лице автобуса, я никак не предполагала, что получу жизненный урок, который изменит меня навсегда и бесповоротно. Возможно случившееся событие легло на душу неокрепшую, не умудренную и наивную, возможно сыграла свою роль совокупность усталости, страха и отчаяния. Но факт остается фактом: вот уже тридцать лет я поступаю с людьми так, как тогда поступили со мной. И никакие доводы, а главное мой собственный опыт, ничего не могут изменить.

Состояние приближалось к анабиозу от холода и дождя и мир потерял для меня свою привлекательность. Отказавшиеся от чувствительности ноги были поддержаны медленно остывающими кистями рук, леденящим ощущением на спине и в мокрых волосах под промокшей шапкой. Я чувствовала как терпит поражение мой иммунитет, а простуда всё глубже въедается в организм. Возможно я бы замерзла до воспаления легких, но вот — о, чудо! - слепящий свет фар автобуса, который кашляя, как старый туберкулезник, подкатил к остановке, даря нам всем непередаваемое счастье. На лобовом стекле красовалась табличка «КАМЕРЧЕСКИИ». Мне даже не пришлось делать усилие и пытаться шевелить заиндевелыми конечностями. Стоя в середине толпы, я была приподнята от земли её плотными стенами из людей, жаждущих добраться домой, и внесена в салон автобуса в задние двери. Держаться за поручни тоже было не надо — меня держала плотно набившаяся масса людей, в этот наисчастливейший миг ставшая пассажирами.

Едем. Наслаждение в каждой секунде: тепло, сухо и я движусь домой. Медленно оттаиваю. Блаженство. Тоненькие иголочки в пальцах сообщают, что я ещё жива. Через какое-то время ко мне возвращается любовь к жизни и к событиям в этом автобусе в частности. Что-то странное и непонятное твориться в его головной части, там, где пассажиры опять превращаются в простых людей, путем оплаты денег за проезд водителю. На остановках время от времени оттуда доносятся восклицания, чаще облеченные в матерные слова. Удовлетворить свое любопытство к происходящему я не могла, а потому в душе залегла нехорошая догадка, которая подтвердилась ближе к моей остановке.

А надо сказать, что моя остановка была последней в обжитом районе, за ней был огромный пустырь упирающийся в длиннющий забор завода. За этим заводом опять был жилой массив, но очень далеко и безлюдно даже по меркам дневного путешествия, не говоря о тьме январского вечера.

Я продралась к выходу, так как на следующей мне выходить и тут — о, ужас! - вижу табличку «КАМЕРЧЕСКИИ» повернутую в салон, значит на обороте точно написано «часный».

-Сколько проезд? - спрашиваю у водителя с надеждой. С этой же надежной у палача можно было бы просить отложить казнь.

-Два. - бросает он мне через плечо.

ДВА РУБЛЯ! ДВА!!! При том, что в муниципальном проезд пятьдесят копеек, в коммерческом один рубль. У меня нет такой суммы. До остановки ещё секунд пятнадцать. Я надеюсь, что кто-то будет ещё выходить и мне удастся, высыпав мелочь в ладонь водителя, выскользнуть из автобуса и убежать. Но Фортуна ухмыляется с издевкой и к выходу никто не идет. Я одна. Пять секунд. Автобус замедляется и останавливается. Секунда.  Водитель поворачивается ко мне и протягивает руку за деньгами.  Я жду, когда он откроет двери, а он ждет денег. Я порывисто поворачиваюсь, высыпаю мелочь и спускаюсь на одну ступеньку к двери. Но она не открывается, так как водитель считает деньги. От адреналина во мне выступает испарина, а сердце галопом скачет в груди.

-Здесь один рубль. - изрекает равнодушный водитель и выжидательно смотрит на меня.

Я знаю! Знаю, черт возьми, что там один рубль.

-У меня больше нет… - выдыхаю я и умоляюще смотрю на него.

Водитель высыпает мою мелочь в свою пол-литровую банку и, рыкнув заедающей передачей скоростей, начинает движение автобуса.

-Выпустите меня! - взмолилась я. - Пожалуйста, выпустите меня!

-Зачем садишься ехать, если денег нет? - назидательно спрашивает водитель, пережидая машины слева.

-Я вам потом отдам! Номер запомню, найду вас и отдам! - слезы катятся у меня по щекам от бессилия исправить ситуацию. - Пожалуйста, выпустите меня!

Люди в салоне без энтузиазма наблюдают всё это. Отчаяние охватывает меня всё больше. Понимаю, что водитель выпустит, но не сейчас, а на следующей остановке, в наказание за нехватку денег. Перед глазами замаячила холодная мокрая мгла над неосвещенным пустырем и высокий серый от пыли забор, заросший бурьяном выше моего роста. Уже каждой клеточкой ощущаю тот липкий ужас, который будет сопровождать меня всю дорогу, пока я буду панически бежать, ориентируясь на огни домов почти на горизонте.

-Выпусти ребенка! -  едва слышу через туман страха чей-то голос. Между мной и водителем протягивается рука, держащая смятую желтую бумажку. Один рубль образца 1961 года. Водитель, застыв в маневре, открывает двери и в лицо мне бьет ветер, который уже не угнетает холодом, а оживляет свежестью. Я поворачиваю голову и хочу рассмотреть спасителя, но в салоне желтый полумрак и на меня выступают бока, спины, пуговицы, лес задранных кверху рук и спрятанные под шапками лица.

-Спасибо! - дрожащим голосом посылаю я в них весь жар моей благодарности.

-Не за что! Беги!  - звучит почти с небес, где-то из-под свода душного салона.

И я побежала, спрыгнув со ступенек автобуса, по освещенной ровненькой дорожке сквера, идущего от остановки прямо во двор моего дома. Я бежала и радовалась. Безмерно радовалась свободе и щедрости неизвестного, но доброго человека. Обещая себе обязательно при случае отдать ему рубль.

С тех пор вот уже тридцать лет я отдаю этот рубль мирозданию. Предлагая помощь всем и каждому, кто по моему мнению в ней нуждается. Протягивая не только руку помощи, но деньги, продукты, вещи, место под крышей. Мимоходом, не оглядываясь и не запечатлевая в памяти, я стараюсь быть полезной и помогать, спасать, выручать. И по моему я всё ещё остаюсь должна!

*ЛАЗ  695- автобус Львовского автомобильного завода.