ИВОЛГА

Как изображают хрупких женщин? Стройность до худобы, бледная кожа, тонкие запястья, узкие ладони, тихий голос и в покорности судьбе склоненная голова на изящной шее. Тётка Света была не такой. Какая хрупкость?! Из таких людей как она можно гвозди делать! Она имела исполинские размеры всего: роста, груди, бедер и децибел голоса. Тетка Света водила троллейбус, курила и смеялась широко раскрывая рот, выпуская клубы дыма при каждом «Ха-ха-ха!», сотрясавшим не только мир вокруг неё, но встряхивая тектонические слои на обороте Земного шара. У неё кроме мозолистых рук, крепко держащих руль транспорта, имелась косая сажень в плечах и дебелая квадратная спина. Эту махину, в человеческом обличье, я частенько видела в огороде. В некотором смысле все мы, соседи и родственники, жившие недалеко от неё, принимали это как сигнал: всем пора копать (полоть, поливать, собирать урожай и т. д.) Тётка Света всегда была в авангарде событий и действий. Супруг её, дядька Саша, тоже следовал этой команде, как и окружающие, и ходил за ней как тень: безликий, кроткий, тщедушный. Спокойная покорность и не скандальность делали его смешным в глазах односельчан.  Он особо не пил, просто не смел, опасаясь гнева супруги. Хотя бывало всякое. В кругу нашей семьи пошучивали, что когда-то в ранней молодости тетка Света сама пошла сватать за себя мужа и-де отказа не приняла. На свадебном фото тётка занимала большее пространство, чем благоверный, но та нежность с которой молодожены склонили друг к другу головы и легкие улыбки на их губах говорили мне, что байку придумали позже.

  Дядька Саша в молодости был комбайнером, пользовался почетом и уважением. Это было давно. Когда наш городок ещё был селом и за последними огородами в июльскую жару волновалось пшеничное море, а зимой при оттепелях вился голубоватый парок над черной вспаханной землей. Но я этого не помню, это было до меня. Тогда дядька Саша был переброшен в соседнюю деревню для помощи в сборе хлеба,  где и повстречал тётку Свету. К концу уборочной он привез молодую жену к себе, оставив её мать, бабку Галю, одну в крошечном домишке. Тётка Света по первОму ходила пешком к матери, пока дядька Саша не купил ей велосипед. Я никак не могу представить мою огромную родственницу верхом на этом тонкохребетном механическом изобретении с игольчатыми спицами в колесах. Однако не единожды видала этого свидетеля былых времен, молча ржавеющего в сарае.

При всех этих характеристиках, кроме полупрозрачного супруга, имелись два оболтуса сына, приходящиеся мне двоюродными братьями. К моменту описываемых событий эти два лоботряса отбились от рук настолько, что даже угроза пожаловаться на них матери уже не производили должного эффекта. Я пыталась сначала аккуратно донести дядьке Саше, что сыны его того… В общем хулиганы. Но он вздыхал, разводил руками и говорил, что мать с ними разберется. Мать — это тётка Света. Но честно признаться: говорить с ней открыто и я побаивалась.

  Однажды вечером хлопнула калитка, беспомощно скрипя простонали порожки к дому и входная дверь прогнулась дугой от громкого стука: пришла тётка Света.

  -Что, родители дома? - строго прокричала на меня гостья. Вернее не прокричала, просто голос у неё зычный, громкий, хорошо поставленный - командный.

  -Не...- проблеяла я.

  -Одевайся в уличное, со мной пойдешь, - ткнула она в меня своим пальцем-бревном.- И записку напиши им, что идешь к бабке Гале.

  Ослушаться? Отказаться? Попробуйте отказать в проезде разогнавшемуся локомотиву, а ещё лучше груженому товарняку! Молча, как в армии быстро, я оделась, черканула родителям записку, и через десять минут мы уже шагали в сторону бывшей родной деревни тётки Светы. Шли молча. Тётка Света молчала, так как два огромных баула в её руках не располагали к беседе, а я молчала, так в том возрасте ещё не находила общих тем для разговора тринадцатилетнего подростка и сорокапятилетней бабы. Через час мы достигли цели. Я бывала у бабки Гали несколько раз, когда мои родители уезжали куда-то. Смутно припомнились низенькая избушка, крошечный огород и маленькая сухонькая старушка.

  Сейчас, плутая среди полузаброшенных домов, я силилась вспомнить, какой же из них бабки Гали. Вот в самый неожиданный момент мы остановились у калитки и одним движением квадратного подбородка, а вернее двух имеющихся на одной тётке Свете, она показала, что надо отворить. Вошли в сени, разувшись и оставив баулы, прошли внутрь. Отмахнувшись от охающей и радующейся матери, тетка Света принесла воды, затеяла одновременно и стирку, и уборку, и стряпню. Я помогала, была на подхвате, а вернее больше мешала её активной деятельности, казавшейся одновременно везде в крошечном домике. И вот, спустя время, за окном полоскалось на ветру постиранное бельё, на печке доходил борщ, а полы были почти домыты, когда раздался несмелый стук в дверь из сеней в хату и приоткрылась:

  -Светлячок! - не громким голосом позвал дядька Саша жену, которая в тот момент проторяла обратным ходом и кверху широким задом промытый путь к сеням.

  Резко выпрямившись, она оглянулась и рявкнула:

  -Пил, поганец?!

  Дядька Саша слегка присел от этого звука, потупился и как-то неловко в бок кивнул.

  -Ах, ты ж, нечисть! Ты чего ж себе могилу роешь?! - упершись руками в бока гремела тётка Света. - Ты человеческого языка не понимаешь? Тебе ж нельзя! Ах, ты ж, поганец! Уйди с глаз моих!

  Дядька Саша вздохнул и прикрыл дверь, оставшись в сенях, так и не решившись войти. Бабка Галя с укоризной тихо сказала:

  -Не серчай, Света, он же меру знает. Да и как не выпить? Сегодня день рождения у его друга. А ты его … - она не договорила, вздохнула и покачала головой.

  -Вы, мама, не знаете, что ему вообще ни капли спиртного нельзя! Врач сказал, что даже самая мАлось может навредить. А они с другом, видать, не мАлось усугубили, - более сдержанно ответила тётка и, повернувшись ко мне, сказала. - Позови его сюда, покормлю. Небось и не ел ничего. То острое ему, то соленое, никогда в чужом доме не ест досыта.

  Я вышла в сени и застала дядьку Сашу понуро сидящем на лавке в самом грустном настроении. Мне его стало так жаль, что я не удержалась и, присев рядом, проговорила:

  -Совсем жизни не дает? Да? И зачем вы на ней женились! - вложив в слова самый понимающий тон и всё своё незнание жизни.

  Дядька Саша потрепал меня по голове, усмехнулся:

  -Малая ты ещё, зеленая. Я ж люблю её! Она же как первый весенний цветок, что ещё под снегом бутон закладывает. Она моя иволга.

  -Как это? - вырвалось у меня.

  Дядька Саша прищурился, хлопнул себя по коленям, встал и прошел вглубь сеней, где хранился разный инструмент, косы, редко используемая кухонная утварь, рассохшийся хомут, и прочие хозяйственные принадлежности. Над ними на широкой полке лежали какие-то коробки, свертки и пучки сухих трав. А в дальнем углу полки примостился квадратный черный чемодан. Дядька Саша снял его с полки, открыл и извлек старую гармошку. Он частенько играл на застольях и слыл умелым гармонистом. Надев ремни на плечи и положив пальцы на клавиши, он проговорил:

  -Сейчас увидишь как!

  Гармошка вздохнула чуть сипящими мехами и издала красивый мелодичный стон. Дядька Саша остановился и прислушался. Минуты через две приоткрылась дверь из хаты и тётка Света, всегда такая громкая и боевая, неспешно подошла, села около него и ласково проговорила:

  -Ох, Сашенька...

  Дядька Саша закрыл глаза и заиграл. Мелодия лилась старинным романсом, пылким и в то же время лирическим и трогательным. Я качалась в такт, ничего особенно не понимая, но наслаждаясь происходящим. И вдруг тётка Света запела. Её голос был подобен хрусталю горного потока, лучу утреннего солнца, ворвавшемуся в тьму ночи и разлетевшемуся в мир, освещая и поражая своей необыкновенной силой и великолепием.

  Её красивый, чистый голос, вибрировал вокруг меня и где-то внутри, около сердца. Казалось, что эти дивные звуки можно осязать. Если бы гармония могла петь, если бы у любви был голос, если бы страсть рождала благозвучие, то это была бы тётка Света. Щеки у неё порозовели, глаза сияли каким-то особенным синим светом, и вся она преобразилась до неузнаваемости. Это была совсем другая женщина. Не та, что держала дом на своих плечах, курящая громогласная управительница троллейбусов и непослушных сыновей-подростков. Куда-то растворилась грубая маска, слепленная усталостью и годами, бытом и буднями, поверх неё проступали тонкие черты одухотворенности и светлая лучистость души. Она пела, а я не могла отвести от неё взгляд, зачарованная голосом и тем удивительным преображением, которому была свидетельницей. Тётка Света склонила голову к мужу, совсем как на их свадебной фотографии и даже помолодела.

  Когда смолкли последние звуки романса, я ещё несколько мгновений не могла вымолвить ни слова, сдерживая слезы и успокаивая учащенное дыхание.

  -Тёть Света, - восхищенно сказала я  немного погодя. - Какой у вас голос! Как же вы поете!

  Она, всё ещё та, кто только что потряс моё воображение своим пением, вдохновенная и возвышенная, сказала смущаясь и отчего-то краснея:

  -А я и не пою никому, кроме мужа. Тебе сегодня повезло! - и рассмеялась смехом, в котором звенели серебряные колокольчики.

  -Теперь понимаешь? - спросил меня дядька Саша, и я закивала в ответ. - Так я её и услышал в толпе девчат. Только её голос и различал. А потом эту гармошку купил, чтоб быть к ней ближе, чтоб пела только подле меня. Уж, почитай, двадцатый год поет! - он приобнял жену и склонился к ней, совсем как на фотографии.

  Спустя полгода дядьки Саши не стало. Гармошку бабка Галя хранила и никому не позволяла брать, как не просили на свадьбы или праздники. А я больше никогда не слышала, чтоб тётка Света пела…