Люди не меняются (Ч.3)

       Часть 1 
       Часть 2

         Уезжая в столицу на подержанной иномарке, она, восемнадцатилетняя сельская девушка, и думать не смела, какие блага и щедроты свалятся на неё из кармана мужа. Буквально двумя руками загребала она к себе всё, что казалось красивым, модным и шикарным. Но, пару лет спустя насытившись до тошноты черной икрой, шубами и золотом, Ритка стала более требовательна к своему выбору.

        Но, это пришло не сразу и вдруг. Несколько раз попав в неловкую и даже смешную ситуацию на некоторых раутах и приемах, Ритка стала стыдиться отсутствия должного воспитания, незнания любого иностранного языка, своего грубого вкуса, примитивности культуры, отсутствию манер, скудности познаний и плоскости суждений, неумения разбираться в политике, экономике и качестве меха. Не зная, как пользоваться столовыми приборами, вести беседу, как пошутить, как вовремя предложить чай, занять гостей и т. д., Ритка почувствовала свою ущербность.

        Надо было меняться! И это захватило её полностью. Забив расписание с раннего утра до поздней ночи всевозможными курсами, репетиторами, учителями и собраниями, Ритка, всегда отличающаяся хватким умом и быстрой сообразительностью, занялась своим образованием и воспитанием. Ходьба по подиуму, английский язык, краткий курс экономики, лекции о мировой политике, личный стилист, группа по дизайну одежды и украшений, уроки имиджа, выступление кутюрье, аудиокниги классиков в перерывах между уроками и занятиями, и многое другое. Ритка Федорова плавно, но настойчиво преображалась в Регину Фридриховну. Ту, о которой спустя некоторое время будут говорить не иначе как «изысканная, грациозная, утонченная, изящная, элегантная, умная, приятная во всех отношениях». А потом добавят «экстравагантная, потрясающая, блистательная, роскошная, великолепная, исключительная законодательница мод»

***

        Перелет дался очень тяжело. От перепада давления, от взлета и посадки отравленные болезнью кости болели и ныли нещадно. Царственная осанка Регины Фридриховны совсем немного, но ссутулилась, а высоко поднятая голова совсем чуть-чуть, но наклонилась. Уставшая, измотанная, готовая плакать от изнеможения, доехала она домой.

        Арчибальд, черный дог, с белой проседью, залысинами на сгибах лап и грустными мудрыми, почти человеческими глазами, встретил её вялым помахиванием хвоста и тяжкими глубокими вздохами, выражающими отчаянную радость старого животного. Регина Фридриховна любила этого старика, а пес беззаветно и преданно обожал её. Обняв поседевшую голову собаки она почувствовала прилив нежности и любви, радости от встречи и покой от того, что пес жив. Это всё немного заглушило и её боль.

        Этот пес был в некотором роде ей сыном. Когда выяснилось, что детей у неё не будет и изливать свою нежность, любовь и ласку, так не пригодившуюся мужу, будет не на кого, она подумала, что можно взять дитя из приюта или заключить сделку с суррогатной матерью. Но Юра так смеялся над этими планами и так язвительно уточнял, в уме ли Ритка, что она решила взять собаку. Однако против собаки он не возражал.

        -Хорошая идея. Возьмём что-нибудь агрессивное и кусачее, пусть дом охраняет.- отсмеявшись, сказал он.- На следующей неделе займусь этим.

        Но, набравшись смелости, Рита не стала ждать, когда муж соберется, а одна пошла в питомник. Прямоугольное здание, напоминавшее амбар плохого хозяина, с облезлыми стенами, затоптанным полом, мутными оконцами и слабой вентиляцией, имело несколько отделений, перегороженных досками. В каждом отделении в тесных клетках, поставленных одна на другую в три яруса, находились собаки, разделенные по сортам.

        В самом большом первом были взрослые животные, совершенно беспородные, битые людьми и жизнью. Кто-то из них когда-то сидел на цепи, кто-то родился и вырос на помойках, бродяжничал, воровал. Все они отличались дикостью, недоверием к человеку и агрессивностью. При приближении к клетке, они начинали отчаянно лаять, показывать зубы и рычать, кидаться на прутья с остервенением и злобой.

        Во втором отделении поменьше сидели такие же дворняги, но молодые или подростки-щенки. Ещё не привыкшие нападать первыми, прощающие обиды и травмы, добродушные, открытые лопоухие дети, виляющие хвостом от одного взгляда на них. Тянущие глупые мордочки к ладоням, ждущие ласки и хозяина, пытающиеся лизнуть сквозь прутья решетки.

        В третьем отделении сидели породистые «убегашки». Те, кто сбежал, но так и не смог найти дорогу к хозяину обратно. Эти сидели молча. Они ждали именно того, от кого убежали. Дружно, как по команде, они все встали в своих клетках и потянули носом воздух, в надежде узнать в запахе вошедших тот родной, любимый, утерянный по глупости и собачьей беспечности, дорогой запах хозяина. Но, не распознав нужного, отворачивались к вошедшим спиной, ложились, опускали голову на лапы, вздыхали и уже ни под каким предлогом не поворачивались на голос.

        -С этими труднее всего. - пояснил работник питомника. - Они сложные. Взрослые, умные, понимают и ситуацию и безвыходность. Тех берут охотно и быстро разбирают. - работник махнул в сторону первых двух отделений. - Эти сами не хотят. У новых хозяев шкодят, плохо себя ведут и не редко возвращаются к нам обратно. Но, всё же надежда есть у всех и они порой соглашаются на новый дом и нового хозяина.

        В самом маленьком четвертом отделении, дальнем и погруженном в темноту, не было решеток и клеток, а был большой деревянный ящик, поделенный на две неравные части, на дно которого был насыпан песок и брошено по паре одеял, неясной расцветки. В одной части сидели те, кто уже видел и мог есть сам, кто уже напоминал собаку, а не сосиску с лапками. Во второй, меньшей части было четыре слепых кутенка. Неровной кучкой, беспрестанно скуля и залезая друг на друга, дрожа от слабости и прохлады, ища мать, копошились эти крошки.

        -Что это?- задохнулась Регина Фридриховна от жалости и неожиданности. -Где мать? Почему так с ними?

        Работник развел руками:

        -Ну не топить же их. Нам подбрасывают. Мы их жалеем. Приходят и за такими. Вот этого заводчики принесли. Они хотели утопить, но не смогли и буквально сегодня утром принесли нам. Я и не думал, что он доживет до конца недели.

Она вздрогнула от его слов, наклонилась в сумрак и поняла, что выбрала пса, вернее это был маленький темно-серый комочек, с розовым животиком и квадратной мордочкой.

        - Вы не сомневайтесь. -продолжил работник. - Он из породистой семьи. Но… Вы ж понимаете… Под выбраковку попал из-за… вот видите, лапка кривая. Что-то врожденное. С таким на конкурс и выставки уже не возьмут.

        -Мне и не надо. - сухо ответила Регина Фридриховна. - Я его забираю.

    Работник недоверчиво посмотрел на странную шикарную даму, одетую в головокружительный наряд, посверкивающую камнями в серьгах, тонко пахнущую дорогим ароматом, приехавшую на баснословной машине с водителем, будет брать себе это хромое существо, которые возможно и не выживет. В думы его вкралась догадка, что щенка берут для какого-нибудь дамского эксперимента, или для игры какому-нибудь экзотическому животному или птице. И, помявшись в нерешительности, спросил:

        - Что Вы с ним будете делать?

        - Любить. - ответила она, сняла перчатки, бережно взяла маленького пищащего уродца и прижала к себе.

        Она знала мужа и знала, что её ждет дома, но уже не смогла отступить назад.

        - Рита, ты идиотка? - орал Юра. - Выкинь это на помойку! Ты что в дом принесла? То есть ты считаешь, что именно таким псом нужно украсить мой дом? Ты идиотка? Кретинка? Безмозглая деревенская дура? Думаешь моему статусу полагается уродливая безродная псина?

        - Моему полагается… - неожиданно для себя дерзко ответила она.

        Муж занес руку, чтоб ударить её, чтоб как обычно сбить с неё спесь и усмирить её норов, как он это называл. Но в эту секунду она не закрыла руками лицо, как обычно, чтоб не замазывать потом синяки тональным кремом, не вжала голову в плечи. А наоборот, чуть отвернув от него грудь, к которой прижимала щенка, приподняв голову и подставила под удар лицо. Он не смог ударить. Впервые не смог.

        Так Арчибальд или просто Арчи, стал Регине Фридриховне всем, чем не стал ей муж, и сделал её тем, кем отказался сделать муж. Заботы о щенке поглотили её всю. Уход, уборка, кормление из пипетки днями и ночами, массаж, купание, прогулки, игры, дрессировка. Когда Арчи подрос она потратила немало сил, средств и времени на поиск хороших врачей, операции, наркоз, реабилитации. Но, труды не пропали даром. Арчи выровнялся, шрамы от операции зажили, имплантант не беспокоил, уход, хорошее питание и огромный океан любви сделали из кривоногого заморыша потрясающе умного пса, с грациозной осанкой, широкой грудью, длинным мускулистым телом, добрым взглядом, тонким чутьем и абсолютной преданностью Регине Фридриховне. Им очень любил хвастаться Юра перед гостями. Высоким, красивым, благородным, черным, как ночь, послушным, воспитанным. И гости качали головами, восхищенно охали и хвалили Юру до тех пор, пока Регина Фридриховна не вставала из-за стола и покидала компанию и Арчи не уходил вместе с ней, не оглядываясь и не реагируя на голос и команды её мужа.

        О том, что Юра умер, первым сообщил Арчибальд. Нет, он не стал выть, скулить или лаять. Он подошел к Регине Фридриховне и как-то по особенному посмотрел ей в глаза, как-то по особенному вздохнул и, опустив голову, периодически оглядываясь на неё, как бы зовя за собой, медленно побрел в сторону бассейна, где утонул набравшийся до предела муж.

        Оставшись вдвоем, они завели очень хорошую привычку, по вечерам сидеть у камина в холодное время года, или на веранде дома, обращенной в парк, в теплое время. Регина Фридриховна просила принести чаю, брала книгу и читала до позднего часа, Арчи лежал у её ног, иногда поворачиваясь с одного бока на другой. Она рассказывала ему новости, анекдоты, события дня, то, что прочитала в книге. А он по особенному глубоко вздыхал, делал брови домиком и редкими ударами бил хвостом об пол. Даже слуги знали, что до утра их беспокоить нельзя.

        Вернувшись из Швейцарии Регина Фридриховна почувствовала себя хуже, но лечение так и не начала. Только реже стала куда-то выезжать, кого-то посещать и ждать в гости. Закрыла почти весь дом, оставила самое необходимое и конечно же каминный зал. Дни её становились длиннее, а ночи бессоннее. И Арчибальд, единственный, кто не раздражал, а наоборот, принимал на себя часть болезни, был постоянным напарником в прогулках по парку, в обедах и ужинах, в вечерних посиделках. Мирно похрапывая, привалившись спиной к креслу, в котором она сидела, и положив голову так, чтоб приоткрыв глаза видеть её. Он так и ушел из этого мира однажды вечером, задремав у ног хозяйки и больше не проснулся.

        Не смотря на все протесты и уговоры садовника, Арчибальд был похоронен в самом центре парка. Над его могилой склонялись раскидистые катальпы, роняющие ароматные белые цветы поздней весной.

        Первый вечер оказавшись совсем одна, наедине с тишиной и своими мыслями, Регина Фридриховна, при всей своей начитанности, мудрости, житейской опытности, не нашла чем себя занять, кроме чтения. Но теперь книга быстро надоела и Регина Фридриховна погрузилась в тоскливое одиночество и отчаяние. Дом, тонул в безмолвии и мраке, он больше не был очагом и стал для неё местом заточения.

        Она всегда была центром, всегда возле неё были люди, она была той точкой, которая притягивала взгляды и умы. Всегда в окружении людей, в гуще событий, на приемах, раутах, балах, вечеринках. Но, не было и нет подруги, наперсницы, понимающей, сочувствующей, близкой ей, на плече у которой могла бы она излить свою душу. Возможно такая подруга бы и нашлась, но тот статус, который Регина Фридриховна приняла, тот ореол, которым сама себя окружила, не допускала приближение к ней людей ближе, чем приветливая, но холодная улыбка.

        Её муж, занимавший очень авторитетное и очень высокое место в их обществе, всегда любивший застолья, шумных гостей, веселые попойки до рассвета, воспринимавший её, как куклу, красивую, бездушную куклу, не принимавший в расчет её желания, чувства, её не желания, всегда и во всем руководствующийся только своим расчетом и удобством, ушел, не оставив ей ничего, что согрело бы одинокую и больную старость.

        Арчибальд. Единственное существо, которое её действительно любило. Вспомнив о собаке, Регина Фридриховна не выдержала и заплакала. Горько, отчаянно, неизбывно. Она плакала над своей жизнью, обмененной на то, что можно взять в руки, но нельзя приложить к страдающему сердцу, над своей женской долей, которая не стала материнской, над своим замужеством, обратившимся муками и унижениями, о том, что работая и обогащаясь она оскудела душой, и наконец она плакала, потому что боялась смерти и боялась начать лечение.

        От рыданий разболелась голова, в комнате показалось душно от жаркого камина и Регина Фридриховна решила выйти на веранду. Завернувшись в шаль, распахнув двери, она ступила на хрустящий снег. Ночь была морозна и безветренна, белый светящийся диск луны, как небесное око, взирал на неё бесстрастно, редкие яркие звезды украшали темный бархат выси. Регина Фридриховна глубоко вдохнула чуть сладковатый холодный воздух, прозрачный, чистый, совсем как в детстве, когда её маленькую папа вез на саночках из садика.

        Дорожка к дому была прямая как стрела, но длинная, утопающая в сугробах. Папа берег Ритку и зимой не ленился забегать после работы домой за санками и везти дочь, как королеву. Она помнит, как хрустел под его ногами утоптанный снег, как летели навстречу снежинки, выныривая из темноты, как шуршали и поскрипывали полозья, а она сидела, укутанная в байковое одеяло и, крутя головой по сторонам, видела проплывающие домики односельчан, с горящими теплыми окошками в ледяных узорах, а в редких желтых конусах света от уличных фонарей кружились снежные хлопья. Сугробы, как волны, то поднимались высоко, закрывая обзор, то скатывались вниз, то уровня полозьев и открывая вид до соседней стороны улицы. Как пахло морозом, дымом от печей, ещё чем-то вкусным, родным и папиными сигаретами. Доехав домой до самого порога, отец веничком отряхивал с неё снег и легким шлепком по попе отправлял в сени. Вспоминалось, что когда распахнешь дверь из сеней в дом, то в лицо теплой волной пахнуло запахом жареной картошки, кислого теста, чистого белья и тонкой ноткой хвои от оттаявших и сохнувших в подпечке дров. Слышалось тиканье часов, легкое потрескивание поленьев и мамин голос, тихо певший колыбельную Риткиной младшей сестре.

        От нахлынувших воспоминаний Регина затосковала о родителях, но слез не было. Это была тоска с примесью стыда. Немого поразмыслив, она решила съездить домой. С тех пор, когда она уехала из села, тем душным странным утром, она ещё ни разу не приезжала обратно. Юра ещё навещал свою мать, иногда привозил приветы от её родни, но Регина Фридриховна так и не решилась показаться на глаза матери и отцу, признаться, что они были правы, признаться, что несчастлива. Боялась, она что за блестящей внешней оболочкой, покрытой модной одеждой, дорогими украшениями и тонким макияжем, родители углядят её темное одиночество, что потянут домой, а она не выдержит их уговоров и останется.

        Когда отец умер, она упросила мужа съездить и отвезти матери денег на похороны. Но, мать денег не взяла, а самым неожиданным образом насовала полную машину домашних консервов. Регина ела любимые с детства «закрутки» и не понимала логику поведения мамы. Тогда не понимала, а сейчас вдруг поняла ясно и открыто, что любовь она такая, особенно родительская любовь.

        Дождавшись рассвета, Регина Фридриховна позвала горничную, с её помощью собрав пару чемоданов, велела снести их вниз и пошла в центр парка, попрощаться с Арчибальдом. Она шла и думала, что ничего больше не держало её в этом доме.

        «Как он меня утомил! - думала она. - Я не могу в нем больше находиться! Сколько в нем пережито, сколько в нем переплакано! Ненавижу его! Ненавижу! Продам его! Другой куплю! И магазины все продам! Тошнит уже от блеска! Все продам!»

        В такт своим мыслям она махала кулаком вверх и вниз, и ускоряла шаг. Дойдя до могилы и постояв с минуту осознала, что как не махала она кулаком, как не была решительна настроена, но перемены в жизни сильно пугают её. И тяжело вздохнув, отправилась к ожидавшей её машине.

        - Я извиняюсь - начал водитель, предварительно откашлявшись. - Вы называете адрес, которого в навигаторе нет. Но, я тут погуглил и выяснил, что просто села такого уже нет, а вместо него строится масштабный дачный поселок.

        - Какой поселок? - от удивления Регина Фридриховна высоко подняла тонкие брови.

        - «Речной»! - ответил водитель

        - Что-то Вы несуразное говорите! Я назвала Вам адрес, милейший, извольте везти меня туда, куда я Вам сказала! - менторским тоном говорила Регина Фридриховна. - Не надо мне в «Речной»! Там и реки никогда не было.

        - Я там же читал, что с оросительного пруда сделали протоку, а по берегу протоки и строят этот поселок. - осторожно добавил он

        - А коровник? - совсем неожиданно для себя задала она вопрос

        - Наверное снесли… - неуверенно ответил водитель.

        - Хорошо! Делать нечего. Едемте в «Речной», а там видно будет.

        Машина беззвучно и плавно выехала из гаража, пересекла город, преодолела бурный поток других машин и вышла на просторную ленту загородной трассы.