На память потомкам (Бабка Нюра )

Август в Донском крае всегда суше и жарче остальных месяцев лета. Богатый край, щедрый на урожай. Земля, пропитанная солнцем, как пирог в печи жаром, даже ночью теплая. Такая сытая, такая жирная, родит земля в изобилии овощи и фрукты. Хлеб собран, а корнеплодам ещё не срок. На бахче созрели арбузы и дыни, сладкие и пахучие гости востока, навсегда поселившиеся здесь. Цикады поют сутки напролет в желтой высохшей траве, сбрызнутой яркими цветочками цикория. Чертополох вымахал выше человеческого роста и сквозь колючки одуряюще пахнет лиловыми соцветиями. По берегам синей ленты реки растет сочный рогоз, в котором прячется рыба, уходящая в полдень под тень высоких побегов. Ближе к октябрю рогоз засохнет и будет отсвечивать в сумерках собранным солнцем в желтых стеблях. Но, это ещё не скоро. А сейчас жара и отъевшиеся мухи, в чуть пыльном горячем воздухе, гудят тяжело и басовито.

«Вечер субботы - хороший час для отдыха!» - думал Михаил, сидя в плетеном кресле на широком крыльце своего дома и куря сигарету. Возле него на табуретке, захваченном из летней кухни, на газетке стоял запотевший трехлитровый баллон разливного пива и разделанный лещ, собственноручного вяления. Щурясь от заходящего солнца, и сдувая со своего крепкого тела мух, Михаил наблюдал, как его жена Светка и оба сына работают на огороде. В малом озерце за домом стрекотал насос, толкавший воду по шлангу, а Светка из шланга поливала огород. Старший сын Тимоха, согнувшись пополам, собирал с грядок толстобокие полосатые зеленые огурцы, налитые алые помидоры, размером с кулак, ароматные перцы. Светка завтра с раннего утра затевалась консервировать в зиму и Тимоха ей помогал. Младший Степка, дурачился и смеялся, подбегая под струю полива и убегая от неё весело смеясь и визжа от восторга. В двух руках у него были лохматые хвосты моркови и белесые будыля лука и чеснока.

Михаил перевел глаза на свой белый Жигуленок и подумал, что надо бы открутить багажник с крыши. А то, как с соседом перевозили тюки сена для его коровы, так и ездит он с ним. Но, поразмыслив, решил оставить.

«Ещё на базар чего свезём, да там чего купим» - подумал он.

Вдруг из глубины дома через распахнутые окна раздалась трель телефона, потом ещё и ещё.

Михаил лениво повернулся к окнам и крикнул во всё горло:

- Маать!

Ответа не последовало, а телефон продолжал звонить.

- Мать! Бабка Нюра! Возьми трубку, - орал Михаил не покидая удобного кресла. - Неужто померла?! Слышишь? Возьми трубку!

Послышались мелкие шаркающие шаги спешащей старухи. Высохшая от возраста, седовласая, в темном платке, согнутая временем, она семенила к звонящему аппарату. На худых плечах с проступающими ключицами болтался фланелевый халат, поясница перевязана серым шерстяным платком, а на ногах шерстяные носки домашнего вязания. Слабой рукой она взяла трубку и поднесла к уху:

- Оллё! Говорите, я Вас слушаю! - Донеслось до Михаила скрипучее колесо голоса бабки Нюры, говорящей медленно, тяжко вздыхая перед каждым словом. - Да… Я… Анна Георгиевна Синицына в девичестве… Да… Нет… Кто?! Да, это мой отец… Да… Хорошо, приезжайте. - И положила трубку.

Чуть пошатываясь от слабости, она вышла на крыльцо к Михаилу. Он встал ей на встречу:

- Что ты, бабка Нюра, не слыхала? - спросил он с некоторым участием и протянул ей руку. - Я зову, зову тебя!

- Да, я, Мишенька, прикорнула и не слыхала. - Бабка Нюра оперлась на руку и села в кресло. Михаил сел рядом на дощатый пол, выкрашенный темным суриком, и взял за горло баллон.

- Баб Нюр, пиво будешь? - спросил он с юморком.

- Бог с тобой! - засмеялась она. - Какое мне пиво! Стара я для пива! А вот рыбку я твою люблю. Хорошо у тебя получается!

Михаил быстро потянулся к табурету, исполняющему роль стола, и оторвал от леща кусочек. Повертел, убрал остатки шкуры, чешуи, вынул косточки и подал старушке. Она взяла, но сразу есть не стала. Понюхала и, закрыв глаза, сказала:

- Детством пахнет… Спасибо, Мишенька.

- А ты что ж, помнишь, что ли, детство? Ой, баб Нюра, рассмешила! Вчера искали чось, так еле нашли, а то больше полувека назад было - помнить!

- Не смейся, Мишенька! Я ж, как Светланочка, чуть моложе возрастом была, когда всё это началось, закрутилось, загудело… - Бабка Нюра, не договорив, замолчала.

Михаил, прихлебывая пиво, вгрызался в хребет леща, смаковал жирные кусочки и с радостью поглядывал на детей и жену. А Бабка Нюра смотрела куда-то дальше и выше. Куда-то за горизонт, за далекие, чуть подернутые легкой пыльной дымкой степи, утопающие в волнах ковыля. Смотрела она через время, через прожиты годы.

- Ты ж почитай век прожила, Баб Нюра! - Проговорил Михаил. - Ещё при царе родилась, а до 28 съезда партии дожила! Как подумаю - голова кругом! Сколько ж ты всего видела!

- Ой, Мишенька, лучше б уж не видела или хоть не помнила. А то, Светланочка что-то спросит, что вот день-два назад было, а я сказать не могу… Зато, что почти век назад было - как живое перед глазами стоит...

- Это сколько тебе уже девяносто шесть? - спросил Михаил

- Да, уж куда там! Девяносто пять! На крещение девяносто шесть стукнет… - ответила она, и махнув рукой, добавила. - Если доживу!

- Что значит «если»? - шутя, возмутился он. - Как же я без тебя-то останусь? Что я без тебя делать-то буду? Не, я не согласен!

Бабка Нюра потрепала его по плечу:

-Да, уж теперь ты самостоятельный. Здоровый, сильный мужчина! И семья у тебя, и хозяйство! И передовик! Даже автомобиль купил! Всем на зависть, мне на радость! Это ж когда-то было, когда я тебя подобрала, крошечку. Как же мать тебя держала! Уже и остыла, а к груди так и прижимала, даже через смерть за тебя боялась. Холод собачий, ветер воет, а она всё теплое с себя сняла, тебя укутала, да так и замерзла на приступочках сгоревшей хаты...

Михаил закурил, опустил глаза и чуть кивнул:

- Спасибо, баб Нюра, что мимо не прошла. Не было бы Мишки теперь...

- Да, я может и прошла б, да только кричать ты начал! Учуял, что люди рядом идут. - засмеялась старуха. - Я тебя на руки взяла, а ты и притих. Засунула тебя за пазуху, а чем кормить, как дальше жить, где от холода прятаться, не знаю.

- Это уже наши город освободили или ещё нет?

- Аккурат февраль сорок третьего, наши немчуру от Дона гнали восвояси, а те, гады, оставляли выжженные села, помертвевшие города. До сих пор удивляюсь, как наша хата устояла, когда станица полыхала? А в огороде фугас не разорвавшийся лежал. Хорошо, что корова в степи к нам прибилась. Видать чья-то была, да помер или убило хозяина. А кормить-то её чем? Хоть камыш с крыши снимай и ей давай. Но, весна, как знала, что нужна очень, ранняя была. Вот молоком я тебя и выпаивала. Ещё кое-что из вещей на рынок в город носила, на муку выменивала, на крупу. В погребах у соседей, кого поубивало, что найдем - разделим, да на колхозных полях что перепадет… - Бабка Нюра замолчала и задумалась

- Кто звонил? - спросил Михаил после некоторого молчания. - Из исторического общества какого-нибудь? Об отце твоем спрашивать опять будут?

- Да, о Григории Ивановиче. Царствие ему небесное, - добавила она тихо и смахнула со смятой возрастом щеки слезу. - Как живой перед глазами, даже голос его помню. Высокий такой, резкий. Как крикнет, как гикнет, аж конь под ним приседал. А вот браться мои, все четверо, так те дедовым голосом говорили. Басовито и чуть с хрипотцой. Хотя курил лишь старший, Никифор. Это его цыгане научили. Хоть казаки с цыганами и не якшались, а вот, поди ж ты, сошелся он с ними, почти сроднился. Видать в нем было что-то, за вольными ветрами зовущее. Он, кстати, дольше всех и прожил. Когда раскололось казачество в Гражданскую, да братья за старую власть вступились, он один к ним… - Бабка Нюра осеклась и продолжила. - К красным примкнул. Но, сказать правду, в нашей станице не воевал, подался в Екатеринодар. Нынче это Краснодар, так что ли?

Михаил молча кивнул. Он любил слушать рассказы Бабки Нюры. Одно и тоже она всегда говорила, почти теми же словами, но каждый раз уводила она его в даль лет, в глубь судьбы своей и страны, которая столько раз менялась, становилась не похожей на саму себя. Старушка опять понюхала кусочек рыбы и продолжила.

- В детстве, помню, ходили мы весной к Дону с корзинами плетеными. Вода как сходить после разлива начинает, так в мелководье рыба остается. Мелочь мы не брали, а что покрупней собирали и домой несли. Так рыбы было много, что порой прошлогодней печи топили. - засмеялась от души Бабка Нюра. - Степь кругом, леса нет как такового, чем топить прикажешь? А вот рыба! Горит и греет не хуже, только пахнет не очень! Это уже потом стали деревья насаживать вокруг. И роща Кумженская, что на развилке Дона и Мертвого Донца, что наших прикрывала в отечественную, она ж рукотворная. Был там какой-то самосев кустарников, да редких деревьев. Вот по этим кустарникам и прятались мои братья с отрядом в Гражданскую, когда в двадцатом году силы на ту сторону перевалили. Средний и меньшой служили вместе, а самый младший, Егорушка, ему едва семнадцать минуло, тот сразу в Старочеркасск отправился. Все сгинули. Старших в бою убили, Егорушку взяли в плен, судили да расстреляли, а отец мой в Новороссийске погиб при уходе Добровольческого корпуса в Крым.

Устав говорить, старушка замолчала и тяжело вздыхала. Михаил молча курил, глядя куда-то поверх крыш соседских домов, поверх плодоносных садов, в даль, тонущую в вечерней дымке. Не сказать, что видел, как живых, тех о ком рассказывала старушка, но сердце чуток ныло от мысли, что всё, что рисует его воображение, она видела сама, всему свидетелем была, что хранятся эти воспоминания и не уходят в забвение.

- Как начался новый век, так и посыпались беды на наши головы: восстания, революции, войны, смерти, смерти, смерти… - говорила она тихо, как будто сама себе. - Сколько умерло, страшно подумать. Я одна сколько людей помню, что не дождались своего часа, поторопили штыки, пули да голод час их смертельный. Сколько же досталось мертвым, ещё больше - живым. Жить им и помнить за себя да за тех, кого нет.

- Баб Нюра, - окликнул её Михаил. - Всё уж в прошлом. Теперь-то все беды позади! Города отстроили, хлеба сколько собрали, детей растим! Посмотри на меня, ведь доходяга был, ветром качало, а сейчас уж под центнер живого веса! - и рассмеялся во весь голос.

Старушка поглядела на него теплеющим взглядом и кивнула:

- Да, Мишенька, всё горе вычерпали, по донышку скребли. Кажется, на сто лет вперед выбрали скорбь. Должна же беда наесться уже!

-Бабуль! Бабуль! - донесся голос маленького Степки. - Глянь-ка, что я умею!

Старушка обернулась на голос и увидела, как Степка, выставил перед собой руки, а невестка Светланка направила на них воду из шланга. Водяной напор, встретив преграду из детских ладошек, разбивался на сотни тяжелых капель и мириады мелких брызг. Рассыпаясь в лучах заходящего солнца они создавали красивую, яркую, светящуюся радугу.

- Бабуля, ты видишь?! Видишь?! - восторженно кричал мальчик и заливался смехом, запрокидывал голову и зажмуривал глаза от водяной взвеси.

- Вижу, солнышко, вижу! - откликнулась она, а потом шёпотом добавила. - Храни тебя Господь, деточка моя. Моему сыночку столько же было, как Стёпушке, когда в двадцать втором украли его и съели во времена голода после Гражданской. Только одежку его и нашли в избе, когда арест-то проводили этих гадов. Как с ума не сошла? Не понимаю. Юлию мою немцы в сорок первом в Германию угнали, ей уж восемнадцатый год шел, так она там и сгинула. А муж здесь, под Ростовом… - голос оборвался и она беззвучно прошептала. - … убит.

Послышались неторопливые шаги - Светлана неспешно поднималась на ступени крыльца, неся на бедре большую миску с овощами. Бабка Нюра залюбовалась невесткой. Статная, ладно сложенная, гибкая, не потерявшая фигуру после двух сыновей, несла себя как царица, высоко подняв голову. Глядя на неё можно было предположить надменную и холодную женщину. Но внешность обманчива! Светланка была очень добрая и мягкая по характеру. За острыми черными глазами скрывалось тепло души, за красиво очерченными губами любовь к улыбкам и легкий нрав, высокий белый лоб хранил тысячу шуток и прибауток. В густых, коротко подстриженных темных волосах путался ветер.

«А коса была бы в руку толщиной! Ух, красавица-казачка!» - подумала про себя старушка.

- Беседуете? - спросила Светланка, ставя миску на пол. - Хорошо! А кто звонил?

- Да, опять по её душу, - ответил Михаил, указывая на Бабку Нюру. - Всё её прошлое не дает покоя всяким историка. Да, мать?

Старушка услышала обращение к себе и внимательно глядя на Светланку, пыталась что-то вспомнить. Но, нужное воспоминание ускользало, пряталось за тенями других и ни как не давалось. Вдруг, она всплеснула руками и воскликнула:

- Не просто историк. Он сказал, что племянник вроде мне. Собирает сведения о семье. Сказал, что завтра приедет.

Все в изумлении замолчали. Первый опомнился Михаил:

- Чей же он сын будет, сказал?

- Нет, - всё ещё не придя в себя, ответила Бабка Нюра. - Нет у меня никого. Ни дальних, ни близких. Одна как перст. Вы вся моя семья!

- Баб Нюра! - с укором сказал Михаил. - Племянник! Может ещё наследство попросит? Ты ж понимаешь, что на дурака играют? Он, кто бы он ни был, старуху обобрать вздумал. Решил, старая и не поймет, что всё брехня!

Светланка повернулась к мужу и предложила:

- Давай на завтра Валеру позовем в гости, однокашника твоего. Он же милиционер. Во-первых, гостя нашего если что расколет, во-вторых не виделись мы давненько с Олькой его, она мне с закрутками поможет. Позвони, позови в гости.

Михаил кивнул и пошел в дом звонить. Светланка, подхватив миску, направилась в сторону летней кухни и старушка осталась одна. Где-то в огороде слышны были голоса детей, стрекотали в ночи цикады, в холодеющем небе зажглась первая звезда.

продолжение следует...