Дочь

Верка лежала на согнутом локте, опиравшемся на парту, и разглядывала класс. Орущие орангутанги в форменной одежде школьников прыгали по классу, лупили друг друга по спинам учебниками и кричали что-то грубое, перемешанное с матом. Это были мальчики класса. А девочки собрались у парты самой красивой из одноклассниц, чтоб обсудить последние новости богемы, моды и любовные истории. Они шушукались, хихикали и иногда посматривали на мальчиков, выходивших из себя, чтоб привлечь их внимание. Эта сплоченная компания такой же стайкой ходила по школе на переменах, в столовую, тем же составом встречалась на выходные, чтоб отправится в кино, сходить в кафе или просто посидеть на лавочке в парке.  Верка никогда не осмеливалась присоединиться к ним. И на то было несколько причин. Первая — это то, что Верка была толстой. Не полненькой, не пухленькой, а отчаянно толстой и неповоротливой.

-Сколько можно жрать? - возмущенно кричала мать, придя с работы и видя, что холодильник почти опустошен Веркой. - Куда ты фаршируешься, свинья!

От этих слов у Верки перехватывало дыхание, накатывала удушающая волна стыда и ненависти к себе, отчаянное желание исчезнуть, раствориться, перестать существовать, чтобы не мешать остальным нормальным людям жить счастливо и свободно. Она смотрела на красное от гнева лицо матери и понимала, что такую, как Верка любить нельзя. Просто невозможно. От осознания своей никчемности почему-то появлялся неутолимый голод, она шла к холодильнику и ела.

Иногда Верке снился сон, что она идет в душ, намыливает мочалку и ею смывает с себя все лишние килограммы, они валятся под ноги в хлопьях пены и водоворотом утекают в канализацию. И Верка выходит из душа легкой, стройной, пружиня походной и слегка качая бедрами. Но ночь кончалась и сон кончался вместе с ней.

Второй причиной, по которой Верка не могла примкнуть к девочкам была одежда. Школьную форму Веркиных размеров, конечно же не шили. Даже страшно представить форму школьницы 6 класса размером за пятьдесят два, а то и больше. В магазине на всех вешалках висели приталенные платьица для стройных, как лоза, юных девушек. Форму для Верки перешивали из старых платьев  или из новых, но купленных в отделе для женщин 60+. От этих платьев Верка всегда себя чувствовала старухой. Обрюзгшей, глупой, оплывшей жиром. Украсить себя, вплести в волосы цветные резиночки или надеть браслеты из бисера, что так модны среди сверстниц, она не смела. Какие резиночки у старой бабки?! И обувь Верке покупали в магазине для взрослых. От сидения ноги отекали, разбухали и не лезли в родной тридцать седьмой размер, а едва-едва помещались в сороковой, отчего они казались несоразмерно большими. Ходить в такой обуви было не удобно, но зато ноги не болели.

«Не топай копытами, корова!» - ворчала мать утром выходного дня, когда Верка шла мимо материной комнаты в туалет. И Верка не топала. Лежала и терпела. Ждала, когда проснется мать, чтоб сходить в туалет. Порой бывало, что не смогла дождаться. После нескольких эпизодов мать запретила ей пить воду с шести вечера и до утра.

«Просышь мне весь дом, вонища — дышать нечем!»  И Верка не пила, ни зимой, ни летом.

Третья причина по которой с Веркой никто не дружил были её успехи в учебе. Вернее их полнейшее отсутствие. Когда-то давно, когда она перешла из начальной школы в среднюю, ритм обучения изменился, появились несколько учителей, вместо одного, все разные, со своим характером, требованиями, с разной подачей материала, даже с разной интонацией голоса. И Верка растерялась. В классе она пугалась, отвлекалась и не слушала учителя, а придя домой, открывала учебник, и совершенно не могла понять ни задачи, ни задания. Стала значительно отставать по точным предметам, махнула рукой и на остальные. Так из хорошистки начальной школы она скатилась на дно успеваемости. Из-за полноты урок физкультуры стал откровенной пыткой. Но надо отдать должное физруку, он перестал мучить её нормативами. Выдавал Верке ведро и тряпку, и она шла протирать пыль с инвентаря, с подоконников спортзала, полоскала тряпочку у входа и поливала цветы в вестибюле перед спортзалом.

Четвертая причина, которая не давала Верке искать подруг было одиночество. Осознанное одиночество человека, принявшего себе за правило не мешать, не топать, не мелькать, не разговаривать, практически не существовать. Стараться запихнуть свое толстое тело в максимально возможный крошечный угол, слиться со стеной. Не сметь, не желать, не мечтать. Держаться в стороне, в хвосте, в конце. И ей это вполне удавалось в школе. Сидя на последней парте Верка пряталась от глаз учителей, пригибаясь к парте. А вот дома это не получалось.

При воспоминании о доме она вздрогнула и поменяла руку, на которой лежала. Дома был не дом. Самыми тяжелыми были те секунды, когда мать возвращалась с работы. Каждый вечер цокая шпильками по коридору, она извещала, что приближается. И Верка переставала дышать, соображать и двигаться. Властный стук в дверь выводил её из ступора, но усиливал волнение и страх. Дверь отворялась и мать, не глядя на неё, входила в прихожую, ставила сумку на тумбу и снимала туфли, проходила в комнату, чтоб переодеться. Всё. Теперь можно расслабиться и попытаться слиться с интерьером. Верка на цыпочках шла в свою комнату и садилась за стол с видом, что учит уроки. Но в напряженном повороте головы, в приподнятых плечах, в закостенелой зажатости ручки в пальцах и в поджатых под стул ногах электричеством гудело напряжение и страх. Мать всегда приходила с работы недовольная. И Верка верила, что мать, как и она, не любит возвращаться домой. Из-за неё, из-за Верки. Потому что Верка …

-Иди сюда, тварюга! - окрик раздавался из кухни.

Верка срывалась и бежала. Посредине кухни стаяла мать, уперев руки в бока и широко расставив ноги.

-Иди ближе! - тише говорила мать и Верка делала пару несмелых шагов. Мать делала выпад вперед, ударяла ладонью по лицу одной рукой и хватала за волосы другой. Резко выворачивала кисть, наматывая волосы на кулак и волокла к раковине.

-Жрала, дрянь! Кто посуду будет мыть! А? А? А? А? - и на каждое «А?» приходился один удар головы об тумбу мойки.

-Мамочка, я забыла! Прости! Прости, пожалуйста, я сейчас всё вымою! - выла Верка из мойки.

-Мне сейчас не надо! Раньше надо было, раньше! - мать потянула Верку из мойки, с силой ещё раз дернула за волосы и бросила.

-Не бей меня, мамочка! Прошу, не надо! - сквозь слезы и трясущиеся в истерике губы пыталась выговорить Верка.

-А с тобой, скотинища, иначе нельзя! Ты ж не понимаешь! - мать изловчилась и ещё раз ударила по лицу. Верка почувствовала солоноватый привкус — опять разбила нос.

-Умойся! Противно! - бросила мать и ушла курить.

Трясущимися руками Верка мыла миску, ложку и половник. Потом стала умываться здесь же.

-Иди мой свои сопли в ванную! И хватить тут рыдать, обрыдка! - сквозь стекло кричала мать, стоя на балконе и видя её через окно.

Дрожа и сдерживая слезы, Верка уходила в ванную и закрывала дверь.

Кровь капала в текущую воду разляпистой алой кляксой, потом группировалась обратно в размытую каплю и утекала белесой дорожкой к слив. Лицо горело и пульсировало, острыми иголочками кололась кожа под волосами, мелкой дрожью тряслись руки. Но в ванной она была в безопасности. Верка знала, что покурив, мать пойдет к соседке. Это часа на два точно. Потом надо выдержать ужин и всё. Мать ляжет смотреть телевизор и больше с ней не заговорит. Единственный трудный момент будет когда идя из кухни, где она будет мыть посуду от ужина, Верка заслонит собой экран. Но чтоб не вызвать новую волну гнева, надо  подгадать, когда по телевизору пустят рекламу!

Верка вышла из задумчивости от наступившей тишины. Пока она перебирала воспоминания зашла учительница. Класс встал в приветствии, а Верка так и сидела в задумчивости, чем вызвала ненужное внимание к себе. Подскочив и пытаясь быстро вылезти из-за парты, она вызвала волну смеха и шуточек:

«Не погни парту!»

«Слоновий реверанс!»

«Корова из кордебалета!»

«Жиртрест!»

Наконец воцарилась тишина и начался урок.

-Сегодня два урока подряд будем писать сочинение. - сказала учительница.- Второй урок у вас тоже мой, так что ничего не осложнится.

-Но следующий литра!-крикнул кто-то из класса.

-Вот и хорошо!- кивнула учительница. - Приобщитесь сразу к двум предметам: к русскому языку — как писатели, к литературе — как авторы. И оценки я поставлю сразу две, для каждого предмета отдельно.

Класс недовольно загудел.

-Тема сложная и легкая одновременно, - продолжила учительница. - Вам дается огромный простор для творчества. Можете писать о настоящем времени, можете развить тему о будущем.

С этими словами она повернулась к доске и вывела аккуратным красивым почерком «Моя мечта» и выждав ещё пару секунд скомандовала:

-Всё! Начинайте!

Ещё какое-то время слышался утихающий гомон учеников, но и он закончился. В наступившей тишине Верка сидела, как громом пораженная. Она столько раз представляла себе свое будущее, что сочинение было не единожды написано ею глухими ночами, когда наплакавшись до гудения и пульсации головы, она пялясь в тьму, уносилась мыслями прочь. Подальше от всего, что мучило, истязало, унижало, терзало физически и морально. Мысли роились в голове, теснились и рвались на бумагу.

Верка открыла тетрадь. Внизу страницы уместились дата, слово «сочинение», его тема и первая строчка: «Я  часто мечтаю наконец-то вырасти и стать взрослой.»

Страница в тетради закончилась и Верка продолжила на следующем листе:

«Когда вырасту, я смогу уйти от мамы. Хоть куда-нибудь. Мне плохо с ней. Думаю, что я сильно мешаю ей жить так, как она бы того хотела. От этого мама злится, но ничего изменить не в силах. Иногда мне кажется, что она меня не любит. Конечно мысль дурацкая, кто ж  не любит свою дочь! Или всё же бывает?»

Верка повернулась к окну и,  вглядываясь невидящими глазами в даль, задумалась.

«Когда я уйду от мамы» - продолжила она. - «Я должна буду найти где и на что жить. Видела объявления, где всё время требуются уборщицы, посудомойки, люди без опыта работы. Думаю, что с этого можно начать. Я очень сильная и смогу на тяжелых работах пригодиться. Мечтаю, что у меня будет своя квартира. Пусть маленькая, но туда я буду сбегать от большого мира и прятаться от всех. Там будет мой мир. Буду очень много работать, постараюсь меньше есть и тогда, наверное, смогу похудеть.»

Верка посмотрела на свои толстые пальцы-сосиски, опустила глаза на выпяченный живот, упирающийся в столешницу, чуть отклоняясь глянула под стол на отекшие ноги, и вздохнула.

«Замуж вряд ли выйду — такую как я любить невозможно. Но я мечтаю о дочке. Это же возможно? Я буду её любить. Никогда не обижу, не обзову и не ударю. Я хочу, чтоб она росла в мире, где при любых неприятностях, при любых бедах она знала, что у неё есть я. Хочу защищать её, поддерживать и просто быть с ней рядом. Я знаю, как остро не хватает маминого тепла и внимания. Моя дочь никогда не будет это знать. Я буду помогать ей учиться, вместе с ней заботиться об уютном доме, познавать прекрасный мир, обсуждать день или просто есть мороженное. Я так хочу подарить ей всё тепло, всю радость и счастье, которое только может пережить человеческое сердце. Эта мечта дает мне возможность жить дальше и стойко сносить  всё то, что со мной происходит. Она как тоненький лучик зовет меня идти дальше, терпеть, молчать, она обещает, что моё счастье ещё впереди, а пока надо преодолеть трудности и верить. Я точно знаю, что моя дочь будет счастливее меня, ведь её мамой буду я. Потом она вырастет, выйдет замуж, и уже не будет во мне сильно нуждаться. Но тогда я стану бабушкой и всё опять повториться! Когда я отчаиваюсь, когда мне кажется, что выхода из тьмы нет, когда боль и одиночество разрывают меня на куски, я сама себе твержу: «Дочь. Дочь. Моя дочь.» И тогда появляются силы.»

Буквы расплывались, превращаясь с синие медузы на белом листе. Верка плакала. Тихо, даже беззвучно, как привыкла плакать дома, чтоб ещё больше не раздражать мать. Она плакала от избытка чувств и от собственной откровенности. Перед её мысленным взором была маленькая девочка тянущая ручки. И Верка обнимала её, говорила ласковые слова, целовала в круглые мягкие щечки и дышала в маковку, вдыхая сладковатый аромат ребёнка. Она уходила в свой в придуманный мир и становилась счастливой. В душе на краткие минутки поселялся покой и ощущение собственной необходимости, жизненной значимости  для этого ребёнка и нежной любви. Но кто-то увидел её:

- Верка до слез хочет съесть динозавра, но они вымерли! - послышалась реплика и класс взорвался от смеха. Улыбнулась и учительница, но потом спохватилась и призвала к тишине.

Верка похолодела от испуга быть раскрытой, быть оголенной в своей искренности. Она вдруг почти физически почувствовала ту пропасть непонимания, между собой и остальными. И пропасть рождена была её внешностью, её поведением, успеваемостью и всем тем, что видно глазу. Она поняла, что всё написанное ею будет так же смешно, станет поводом для шуток, что остроты будут ранить больнее обычных оскорблений, потому что будут бить в самое слабое и чувствительное место.

Она ещё раз перечитала написанное и вырвала листы из тетради. Ногтем забила под сшив торчащие волокна бумаги, чтоб они её не выдали, и больше не написала ни строчки.

На следующий день учительница оглашала оценки:

-Больше всех меня удивила Вера.

Все обернулись на последнюю парту и уставились на неё с любопытством. Учительница продолжила:

-Знаете, для меня было истинным потрясением, что она умудрилась за полтора часа уроков написать целое сочинение. Правда состоит оно из: «Я  часто мечтаю наконец-то вырасти и стать взрослой.»  Этого мало для сочинения и мало для взрослой жизни!- класс смеялся и кривлялся Верке в лицо.

Открыв тетрадь она увидела два-два под единственной оставшейся строкой от всего сочинения. Но это её мало волновало и совсем не беспокоило. Она осторожно потрогала в кармане свернутые листы вырванные из тетради, хранившие её тайну, и бережно их погладила. Успокоившись, что они на месте, Верка отвернулась к окну.

Никто не знал, ни одноклассники, ни учительница, ни сама Верка, что спустя почти двадцать лет всё написанное в школьном сочинении сбудется и воплотится в жизнь. Не рассказывай свои мечты, а то они не исполнятся!